Потому что она знала – или она убьёт его, или пусть уж он сожрёт и её, обглодает кости и выбросит их ямы.

Кость, которую он глодал, упала рядом с Орайей, но и это её не остановило. Ни это, ни звуки, которые он опять начал издавать – нечто среднее между диким хохотом и криком боли.

– Я убью тебя, – сказала Орайя.

Она миновала вторую груду мусора и очутилась на краю ямы. Когда-то здесь стоял белый домик, но это было так давно, что она уже не помнила, как он выглядел. Помнила как играла в нём с другими детьми. Помнила невысокую худенькую женщину в белой одежде, которая иногда наблюдала за ними с края поляны, а иногда заглядывала в окна, но стоило Орайе попытаться подойти к ней или заговорить, как эта женщина исчезала.

А потом пришёл он, и на месте домика оказалась яма, где он и поселился, дети куда-то пропали, а сама она убежала в лес, стараясь никогда не приближаться к этому месту.

Орайя почувствовала его запах – вонь гнили, застоявшейся мочи и плесени.

– Я убью тебя, – сказала она.

И он услышал, хотя его вопли могли заглушить любой шум, не то что голос маленькой девочки. Его грязные кривые пальцы ухватились за край ямы, земля начала осыпаться под ними – он пытался выбраться. Пальцы напряглись… и почти сразу исчезли, захватив с собой клочки травы и комки земли. Со дна ямы раздался яростный крик.

– Ты не сможешь выбраться. Не сможешь. Ты слишком большой. Я убью тебя. Отец.

Должно быть, он разбежался, чтобы запрыгнуть так высоко. Его руки появились над краем ямы и принялись загребать траву, пытаясь уцепиться хоть за что-то. На миг появилось его голова – всклоченные длинные волосы, едва прикрывающие струпья на коже, безумные глаза, сломанный нос, оскаленные кривые зубы, пена в уголках губ. Отец умудрился схватить одну из костей, лежащих у ямы, но уже через секунду упал вместе с ней обратно. Вновь послышался безумный вой.

– Я забрала твою способность, и она помогла мне выжить. Но то, что твой Слепок поместил в меня вместе с ней… Лучше бы меня убили, отец.

Он визжал, беснуясь на дне ямы. Когда-то, много лет назад, он ещё был способен поддержать разговор, пытался размышлять. Но со временем озлобился и превратился в это.

– Сейчас я найду острую кость и спрыгну к тебе. И будь что будет.

Нужная кость нашлась довольно быстро, это был кусок берцовой кости, отколотый с одной стороны, но всё равно достаточно увесистый. Орайя на подошла к краю ямы и, взвесив напоследок своё оружие, приготовилась прыгать.

Но в этот момент она почувствовала как на её плечо ложится чья-то тяжёлая ладонь.

– Что ты творишь, глупышка? – раздался грубый взрослый голос.

Орайя обернулась, чтобы ударить схватившего её человека костью, но её руки опустились. Рядом стоял Алекс.

– Что ты опять здесь делаешь?

– Не знаю, – чужак пожал плечами, – разве это так важно?

– Нет. Отпусти меня. Я должна закончить это дело.

Алексей повернул её к себе лицо и опустился на колени, чтобы их лица оказались на одном уровне. Он неотрывно смотрел на неё, и Орайя испугалась того, что увидела в его глазах.

– Ты умрёшь, если спрыгнешь, – холодно сказал он. – Я вижу это. Ты даже не попытаешься бороться.

– Это мой выбор, и он не твоего ума дело. Я всё равно должна сделать это.

Он фыркнул, и на миг его глаза буквально расцвели весельем. Но сразу же веселье погасло, осталась только… нет, не жестокость. Понимание и принятие жестокости как единственного оставшегося средства осуществления цели. При этом она не доставляла ему никакого удовольствия, но и былое отвращение притупилось.

– Тогда уйди, девочка.

Он забрал у неё кость и прыгнул в яму до того, как она даже успела вскрикнуть. В безумном хохоте её отца послышались радостные нотки – он ожидал вкусную трапезу, в его смехе буквально читалось желание вцепиться зубами в свежую тёплую плоть. Но уже через секунду смех сменился криком боли, и этот крик продолжался долго, слишком долго.

А когда он затих, чужак выбрался из ямы и снова встал перед ней на колени, заглядывая в глаза. Он устал бороться с тем, что было в яме, и это читалось в его взгляде. Его лицо было измазано в крови и земле, волосы свисали грязными слипшимися колтунами.

Но он улыбался.

– Вот и всё, глупышка, – сказал он. – Твой ночной ужас больше никогда не вернётся к тебе. Неужели ты просто не могла позвать на помощь?

Орайя расплакалась и уткнулась ему в плечо. Она впервые за долгое время смотрела в будущее с надеждой.

***

Проснувшись посреди ночи, Алексей долго вслушивался в беспокойное сопение Орайи. Она металась во сне, что-то бормотала себе под нос, иногда постанывала, а иногда скрипела зубами. Но в какой-то момент она замерла, уткнулась лицом ему в грудь и глубоко задышала.

– Что же такое тебе приснилось? – пробормотал он, обнимая девушку одной рукой. – Мне вот чудилась какая-то странная яма с лешим.

Она, конечно же, ему не ответила. Спустя пару минут он, и сам того не заметив, погрузился в глубокий сон.

– Вот, – сказала ему Орайя, – вот здесь у меня растёт много земляники. А вон там, в лесу, можно набрать палок для шалаша, чтобы не мокнуть под дождём.

– Сначала построим шалаш, – кивнул он, – но потом тебе потребуется убежище побольше: кажется, я видел здесь и других детей.

Глава двадцать девятая

Настроение было пасмурным. Погода – ещё хуже. Тяжёлые свинцовые тучи, движущиеся с востока, медленно затянули всё небо. Воцарились сумерки, посыпал мелкий редкий снег.

Поёжившись, Алексей с лёгкой тоской посмотрел на медленно исчезающий из вида чёрный на фоне снега металл бункера. Сталь, полутьма и холод помещений их временного укрытия начали казаться ему чем-то родным. Тем, что осталось позади. Впереди его ожидала полная неизвестность, заполненная жутким холодом и снегом.

Ещё тошнее оказалось прощание с дирижаблем, ставшим для него первым домом здесь. Стрелка обуревала грусть, ностальгия, что угодно, но ни сожаления, ни страха он не чувствовал. Только решимость.

Рядом шла Орайя. Её сосредоточенный взгляд упирался куда-то в горизонт. Узкое лицо девушки было напряжено, тонкие губы сжаты, правая рука лежала на рукояти шпаги. Кажется, Продавец грёз не ждала ничего хорошего от предстоящего путешествия. Алексею же было плевать, что ждёт его. Вчерашний сон расставил все точки над i: он должен спасти Орайю. И на важно, выживет ли при этом он сам.

Утром чужак предложил Орайе остаться ещё на день, но девушка отказалась, повторив своё “или сегодня, или никогда”. Поворчав, снайпер в который раз перебрал свои пожитки и выволок полупустой рюкзак к выходу. Глядя на его мрачное лицо, Орайя улыбнулась ему. На долю секунды, но улыбнулась.

Уходя, они оставили короткую записку, гласящую “Ушли на восток”. Ни других слов, ни подписи оставлять смысла не было: те, кому адресовалась эта записка, и так поймут. Если же её найдёт кто-то чужой, на кой им имена ушедших на восток незнакомцев.

Снайпер думал о том, что было бы, если бы он нашёл такую записку. Ему представлялся желтый от времени кусок бумаги с поблёкшими чернилами. Что бы он сделал? Плюнул? Или из любопытства сам двинулся на восток за неизвестными ему людьми? Наверное, это интересно – шагать вот так по чьим-то следам, думая о том, какие невзгоды претерпевали путники, прошедшие здесь годы назад.

“Возможно, кто-то так же пройдёт и по нашим следам... Главное, чтобы они не нашли наши не погребённые кости”.

Алексей тяжело шагал по сугробам, погружаясь в снег по колено, и мысленно перебирал свои вещи. Винтовка, восемьдесят шесть патронов, нож, два одеяла, две зажигалки, огниво, компас и ещё какая-то мелочь, пригодная в путешествии. Из еды они взяли два десятка банок тушёнки, десяток брикетов концентратов и кучу сухарей, всё это лежало в сумке у землянина. Орайя тащила свою шпагу, три метательных ножа и тот самый тесак, который больше пришёлся бы по руке мяснику, чем худенькой симпатичной девушке. Ещё она несла одеяла, посуду, запасную одежду – две пары портянок и кофту – нитки и иглу. И это на переход, длина которого неизвестна. Запасов, если экономить, хватит на дней на двадцать. Возможно, им удастся поохотиться и найти дров... Но брать больше – бессмысленно.